Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

Вскоре Ливия переселилась в дом мужа, и Луций вел себя так, будто ему совершенно не в чем ее упрекнуть.

…Она не успела выбрать свиток для чтения – вошла рабыня с сообщением, что возле ворот стоит какой-то воин.

– Он спрашивает тебя, госпожа!

Ливия тотчас направилась к выходу. Она совершенно не представляла, кто это может быть; в первую очередь у нее мелькнула мысль, что, возможно, кто-то принес ей весть о Гае Эмилии.

Женщина вышла за ворота и увидела его – светловолосого, голубоглазого молодого мужчину. Она остановилась, не понимая, что ему нужно, – Элиар выглядел совершенно неузнаваемым в своем воинском облачении.

– Привет, госпожа, – негромко промолвил он.

– Элиар! – воскликнула пораженная Ливия и радостно устремилась к нему. – Ты жив!

Элиар кивнул. Он стоял, не двигаясь, и прижимал к груди какой-то сверток.

– Откуда ты?!

– Из армии. Я ненадолго, быть может, на несколько дней…

– Но каким образом…

– Про это долго рассказывать, – перебил он. – Прости, госпожа, но я хочу узнать о Тарсии.

– Тарсия здесь. Она вернулась в Рим вместе со мной. Лицо Элиара просветлело.

– Я могу ее увидеть?

– Конечно. Только не в моем доме. В жизни Тарсии произошли некоторые перемены…

– Вот как? – произнес он заметно упавшим голосом.

– Нет! – Ливия улыбнулась. – Все осталось по-прежнему: она очень обрадуется тебе. Просто теперь она… Сейчас я тебе расскажу. Войди в дом!

Элиар как-то странно замялся. Потом вдруг сказал:

– Туг у меня ребенок. Он давно не ел, боюсь, умрет.

– Ребенок?! – изумилась Ливия. – Чей?

– Будем считать, что мой.

– Сколько ему? – спросила молодая женщина, пытаясь скрыть смятение.

– Точно не знаю. Наверное, несколько месяцев.

Они вошли в дом, Элиар опустил свою ношу на скамью. Ливия осторожно развернула плащ и освободила ребенка от насквозь промокших тряпок.

Это был мальчик, двух или трех месяцев от роду, с виду очень слабый и хилый. Он уже не мог плакать, только тихо попискивал.

– У моей дочери есть кормилица, – сказала Ливия, – сейчас я ее приведу.

Она велела рабыням позвать кормилицу и принести чистые пеленки.

– Наверное, ты тоже голоден? Сейчас я прикажу подать ужин. Уже поздно: оставайся ночевать.

Элиар слабо улыбнулся:

– В твоем доме? Ведь это Рим, а не Греция, госпожа! К тому же мне хочется поскорее увидеть Тарсию. – И вдруг спросил: – А где Гай Эмилий?

Ливия обняла руками плечи.

– Не знаю, – сказала она, облизнув сухие губы. Ее щеки пылали. – За меня прислали выкуп, и я смогла уехать. А Гай остался на острове, у пиратов, и мне до сих пор неизвестно, что с ним стало.

Больше они об этом не говорили; пришла кормилица и унесла ребенка, между тем Ливия велела подать Элиару вина и оставшийся от ужина кусок жаркого.

– Твой муж дома? – спросил молодой человек.

– Нет, – отвечала Ливия, – Луций пошел к моему отцу. Не беспокойся, он не скоро вернется. Садись и ешь, а я расскажу тебе о Тарсии.

Она не упомянула ни о том, что случилось с гречанкой на острове, ни о Карионе. Сказала только, что, несмотря на все уговоры, Тарсия решила жить отдельно и нанялась в мастерскую, где работали женщины, вольноотпущенницы и рабыни, умеющие шить и вышивать золотом. Они выделывали ковры и покрывала с вытканными изображениями зверей и различных мифологических персонажей, а также вышивали на туниках всевозможные украшения. Она сняла квартиру на Субуре и приобрела скромную обстановку.

Элиар слушал, изредка кивая, а Ливия исподволь поглядывала на него, поражаясь переменчивости человеческой судьбы. В те времена в легионы не принимали даже вольноотпущенников – разве что в самых исключительных обстоятельствах, о рабах же не могло быть и речи!

Не удержавшись, она снова спросила о том, как он попал в армию.

Элиар коротко изложил свою историю. После поражения в битве при Филиппах те легионеры Брута и Кассия, что больше не желали воевать, получили отставку, остальным предложили службу в армии триумвиров.

– Мне пришлось признаться, что я не имею гражданства; к счастью, в этой неразберихе никто не стал дознаваться до правды, а поскольку я хорошо говорю по-латыни, да к тому же неплохо обучен воинскому искусству, мне почти сразу присвоили гражданство и зачислили в конницу Октавиана, – сказал он.

– А если все откроется? – спросила Ливия. Элиар пожал плечами:

– Ты знаешь, что будет, госпожа. Только зачем об этом думать?

Ливия согласно кивнула. Что ж, Элиару несказанно повезло, чего не скажешь о Тарсии: вряд ли ее надеждам суждено сбыться, если только она не решится выйти замуж за кого-то другого. Большую часть времени Элиар будет находиться вдали от Рима, к тому же легионерам запрещено вступать в брак; как правило, они довольствуются случайными связями с теми жалкими созданиями, что следуют за войском в обозе, да еще с женщинами из завоеванных стран, которых нередко берут силой.

– Я дам тебе провожатого, – сказала Ливия, – он покажет, где живет Тарсия.

Вернулась кормилица с ребенком, она заявила, что с мальчиков все в порядке, он берет грудь, просто бедняжка слишком ослаблен от недоедания и плохого ухода.

– А где его мать? – решилась спросить Ливия.

– Она умерла, – сказал Элиар. Потом поблагодарил и простился.

Раб проводил его до начала улицы, где жила Тарсия, и объяснил примерный путь.

…Элиар немного постоял, вдыхая городской воздух, от которого уже отвык. Вечер был мрачный, ни луны, ни звезд. Темнота, прохлада и ощущение полной покинутости. Элиару не верилось, что скоро он увидит Тарсию. Он невольно усмехнулся. Долгожданное свидание с нею потребует от него гораздо большего мужества, чем неожиданная встреча с врагом!

Тарсия жила в верхнем этаже громоздкой инсулы. Элиар прошел к дому, с трудом отбиваясь от уличных псов, которые кидались на него со злобным лаем. Он спросил о Тарсии в двух или трех квартирах; наконец неопрятная толстая женщина показала ему дорогу.

Элиар поднялся по шаткой деревянной лестнице, постучал и, заслышав легкие шуршащие шаги, толкнул дверь ногой, обутой в тяжелый солдатский башмак.

Тарсия испуганно замерла на пороге. Ее пушистые рыжие волосы в свете неярко горевшей лампы казались красновато-желтыми, а глаза, выглядевшие почти прозрачными на затемненном лице, влажно блестели. Губы молодой женщины чуть приоткрылись, но она не вымолвила ни слова и стояла, бессильно опустив обнаженные тонкие руки.